Глава XXXVI. "Дева озера"

Можно сказать, что в Неаполе после "Елизаветы" оперы Россини обязаны своим успехом только таланту, с которым они написаны. Его основным достоинством был стиль, отличный от стиля Майра и других весьма ученых, но лишенных оригинальности композиторов, предшественников Россини. В скучный жанр оперы seria он внес жизнь, которой там до этого не было. Может быть, если бы в публике тогда не было недовольных, настроенных против Барбайи и всего, что относилось к его антрепризе, Россини работал бы более небрежно. Я видел, как ему становилось не по себе после свистков. А это уже немало значит для человека с виду безразличного ко всему и, кроме того, столь уверенного в своих заслугах. Это случилось на первом представлении "Девы озера" - оперы, сюжет которой заимствован из плохой поэмы Вальтера Скотта.

В тот вечер мы стали наслаждаться с самого начала спектакля. Декорация первого действия изображала пустынное и дикое озеро на севере Шотландии, на котором Дева озера, верная своему имени, совершает прогулку в лодке, управляемой ею самой. Декорация эта - настоящий шедевр. Все зрители вообразили себя в Шотландии и приготовились к оссиановским приключениям. М-ль Кольбран, с большим изяществом управляя лодкой, спела свою первую арию очень удачно. Публика умирала от желания ее освистать, но повода к этому не было. Дуэт ее с Давиде был исполнен прекрасно. Наконец настал выход Ноццари; он появился в глубине сцены, невероятно далеко от рампы. В самом начале его партии оказалось portamento. Он дал великолепный раскат голоса такой силы, что его можно было слышать на улице Толедо; но так как сам он находился в то время в глубине сцены и не слышал оркестра, то это portamento оказалось на какие-то четверть тона ниже, чем следовало. У меня и сейчас еще в ушах стоит внезапный крик зрителей партера, которые обрадовались, что у них есть предлог для свиста. Рычание львов, когда в зверинце открывают клетки, Эол, пустивший на свободу бушующие ветры,- все это ничто в сравнении с яростью неаполитанской публики, оскорбленной фальшивой нотой и нашедшей наконец справедливый повод излить свою давнюю ненависть.

Ария Ноццари сопровождалась появлением множества бардов, воодушевлявших своим пением шотландскую армию, которая шла на бой. Россини возымел мысль состязаться с тремя оркестрами бала в "Дон-Жуане"; он разделил свою гармонию на две части: хор бардов и военный марш под аккомпанемент труб, причем то и другое начинается раздельно, а потом звучит одновременно^*. В этот вечер (4 октября 1819 года)^** при дворе было торжество: театр был иллюминован, придворных никого не было; ничто не могло сдержать буйного веселья молодых офицеров, выпивших в качестве верноподданных за здоровье короля и занявших в театре привилегированные места: пять первых скамей партера. Один из них при первом же звуке труб стал стучать своей тростью об пол, подражая стуку лошадиных копыт. Публике только этого и надо было; полторы тысячи зрителей партера мгновенно превратились в школьников и, топая ногами, старались изо всех сил изобразить лошадиный галоп. Слух бедного композитора не выдержал подобного шума; Россини почувствовал себя дурно.

^* (Мне кажется, что у Моцарта чувствуется прежде всего преодоление трудностей, а у Россини все звучит более ясно и приятно.)

^** (В этот вечер (4 октября 1819 года)...- Первое представление "Девы озера" состоялось не 4 октября, как сообщает Стендаль, а 24 сентября 1819 года.)

В ту же ночь, чтобы выполнить ангажемент по ранее заключенному договору, он должен был сесть в карету и спешить в Милан. Через две недели мы узнаем, что во время пути и по прибытии в Милан он всюду оповестил о том, что "Дева озера" прошла с необычайным успехом. Сам он этого не думал, и ему следует воздать все, что полагается, за его ложь. Но, тем не менее, оказалось, что он говорит правду. 5 октября столь искушенная в музыке неаполитанская публика почувствовала всю меру своей несправедливости и на этот раз встретила оперу так, как она того заслужила - восторженными аплодисментами. Было наполовину уменьшено число труб, которые аккомпанировали бардам и на первом представлении совершенно оглушили зрителей.

Я вспоминаю, что мы, благожелатели, говорили вечером 5 октября на приеме у принцессы Бельмонте: "Хотя бы только бедняга Россини мог где-нибудь дорогой узнать об этом успехе, он бы утешился! Невесело ему сейчас ехать!" Мы забыли о гасконской хвастливости нашего героя.

Если бы мне не было стыдно, что книга моя и без того разбухла, я дал бы последовательный разбор "Девы озера". Это скорее эпическое, нежели драматическое произведение. Музыке его действительно свойственна оссиановская окраска и крайне острая, дикая энергия. После провала первого представления публика не уставала аплодировать каватине и дуэту

 O matutini albori *,

^* (О, утренний рассвет (итал.).)

который исполняли Давиде и м-ль Кольбран. Он полон свежести и простосердечия чувства, которые вас просто чаруют.

Хор женщин

 D'Inibaca donzella,

маленький дуэт

 Le mie barbare vicende*,

^* (Моя жестокая судьба (итал.),)

исполненный Давиде и м-ль Кольбран, ария

 Oh! quante lagrime!*,

^* (О, сколько слез! (итал.))

которую поет м-ль Пизарони,- это шедевры.

Финал весьма примечателен и действительно оригинален.

Во втором действии восхитителен терцет

 Alia ragion dehl ceda!*

^* (Уступи рассудку (итал).)

и ария

 Ah! si pera*

^* (Ах, если погибнет! (итал.))

м-ль Пизарони, которой эта опера доставила славу первоклассной певицы.

В этой опере нет таких бурных страстей, как в "Отелло", но кантилены, на мой взгляд, прекраснее. Пение здесь все время spianato, оно более простое; например, прекрасная и нежная ария:

 Ma dov'e colei che accende?*,

^* (Но где та, что зажгла? (итал.))

Неаполитанские любители музыки решили, что в "Деве озера" Россини вернулся назад к стилю своих самых ранних произведении, к той системе, которой он следует в "Счастливом обмане" и в "Деметрии"; на это я должен возразить, что "Деметрий и Полибий" и в особенности "Танкред" написаны в стиле, который мне кажется самым прекрасным; мелодия и гармония распределены там настолько пропорционально, что производимое ими впечатление очень велико; это, правда, вовсе не значит, что в "Танкреде" лучшие музыкальные мысли и что это лучшая опера Россини. Композитор приобрел с тех пор больше глубины и энергии, но замыслы его в какой-то степени искажены влиянием ложной системы.